— Вы сошли с ума? — спросила Одри. — Говорить тут не о чем, надо убираться отсюда. — Она оглядела остальных. — Вы, похоже, не понимаете, что здесь происходит. Этот человек, Колли Энтрегьян…

Маринвилл поднял фонарик и направил его на свое лицо, чтобы Одри как следует разглядела его.

— Как вы можете убедиться, я уже повстречался с этим человеком и кое-что понимаю. Пойдемте, мисс Уайлер, нам есть о чем поговорить. Я вижу, разговоры кажутся вам пустой тратой времени, но это не так. Есть такая поговорка: семь раз отмерь — один отрежь. Мудрая поговорка. Договорились?

Она не кивнула, но последовала за ним, когда он двинулся к двери. Стив, Дэвид и Синтия двинулись за ней. А снаружи стонал и завывал ветер.

Автомобиль с мигалкой на крыше медленно двигался на север в чернильной тьме, держа путь от вала, что окаймлял Китайскую шахту, к южной окраине Безнадеги. Ни фары, ни подфарники не горели: тот, кто сидел за рулем, прекрасно видел в темноте, даже в темноте, насыщенной летящим песком и пылью.

Автомобиль миновал лачугу, с которой свалилась вывеска «МЕКСИКАНСКАЯ КУХНЯ». Песок основательно замел вывеску. В слабом свете висевшей над дверью лампы виднелись лишь отдельные буквы: «…СИКАН…ХН…» Патрульная машина подъехала к зданию муниципалитета, завернула на стоянку и замерла на том же месте, с которого и уехала.

Сидящий за рулем выключил мотор, но остался на месте, наклонив голову и барабаня пальцами по рулю. Из песчаной пелены вывалился стервятник и осторожно опустился на капот патрульной машины. За ним последовали второй и третий. Тот, который прибыл последним, что-то недовольно выговорил соседям, а потом навалил горку гуано.

Потом все трое уставились на грязное ветровое стекло.

— Евреи должны умереть, — изрек водитель. — И католики. Мормоны тоже. Тэк.

Дверца открылась. Появилась одна нога, потом вторая. Фигура, перепоясанная широким кожаным ремнем, выпрямилась во весь рост и захлопнула дверцу. Под мышкой одной руки водитель держал новую шляпу, в другой руке — ружье, которое Мэри схватила со стола. Водитель направился к парадной двери. Ее охраняли два койота. Оба завыли и подались в стороны. Водитель прошел мимо, даже не посмотрев на них.

Протянутая к двери рука застыла на полпути. Дверь была приоткрыта. Пусть чуть-чуть, но приоткрыта.

— Какого хрена? — пробормотал водитель и распахнул дверь. Он поднялся наверх, предварительно нахлобучив шляпу на голову и перехватив ружье обеими руками.

На верхней площадке валялся мертвый койот. Дверь, ведущая к камерам, была открыта. Водитель шагнул к ней, уже зная, что увидит. Из груди его вырвался гневный рев. Койоты, оставшиеся внизу, сжались, жалобно завыли и тут же обдулись. Сидевшие на капоте патрульной машины стервятники, услышав этот рев, взмахнули было крыльями, но остались на месте, тревожно переглядываясь.

Водителя встретили пустые камеры с открытыми дверями.

— Этот мальчишка, — прошептал водитель. Костяшки пальцев, сжимавших ружье, побелели. — Этот мерзкий маленький наркоман.

Водитель постоял на пороге, затем с бесстрастным лицом прошел в помещение. Шляпа а-ля медвежонок Смоки медленно поднималась: ее толкали вверх волосы. Волос было куда больше, чем у прежнего владельца шляпы. Из камеры Колли Энтрегьян увел женщину, рост которой не превышал пяти футов и шести дюймов, а вес — ста тридцати фунтов. По лестнице же поднялась увеличенная копия этой женщины: рост шесть футов три дюйма, широкие плечи, вес никак не меньше двухсот фунтов. На ней был комбинезон, взятый из раздевалки перед тем, как патрульная машина покинула карьер, который горнорудная компания называла Рэттлснейк номер два, а горожане — Китайской шахтой. Комбинезон чуть жал в груди и бедрах, но устраивал водителя куда больше, чем старая одежда Эллен Карвер. Такая же ненужная, как ее прежние тревоги и желания. Что же касается Энтрегьяна, то водитель оставил себе его ремень, бляху, шляпу и револьвер, что болтался теперь у бедра.

Разумеется, болтался. В конце концов к западу от Пекоса закон олицетворяла только Эллен Карвер. Это ее работа, и она никому не позволит помешать ей делать то, что нужно.

К примеру, своему прежнему сыну.

Из нагрудного кармана комбинезона она достала маленькую каменную скульптурку. Паука, вырезанного из серого камня. Скульптурка на ладони Эллен Карвер завалилась налево: не хватало одной отбитой ноги. Спинка паука по форме немного напоминала скрипку.

— Тэк! — произнесло стоящее у стола существо с раздутой физиономией — грубой пародией на лицо женщины, которая десять часов тому назад читала дочери книжку «Любопытный Джордж» и с ней на пару пила чашку какао. Но теперь глаза на этом лице переполняла злоба. Существо вскинуло вторую руку над головой, едва не достав до лампы над столом.

— Тэк ах ван! Тэк ах лах! Ми хим ен тоу! Ен тоу!

Пауки-отшельники поспешили к ней из подлестничной тьмы, из ящиков стола, из темных углов камер. Выстроились в круг. Существо медленно положило каменного паука на стол.

— Тэк! — прокричало существо. — Ми хим ен тоу!

Пауки на мгновение застыли. Их было не больше пятидесяти, каждый размером с изюминку. А потом круг разорвался, и пауки двумя колоннами устремились к двери. Существо, бывшее Эллен Карвер до того, как Колли Энтрегьян увез ее в Китайскую шахту, наблюдало за их исходом. Потом убрало каменную скульптурку в карман.

— Евреи должны умереть, — сообщило оно пустой комнате. — Католики должны умереть. Мормоны должны умереть. «Грейтфул дэд» должны умереть. — Существо помолчало. — Маленькие набожные мальчики тоже должны умереть.

Оно подняло руки Эллен Карвер и начало задумчиво барабанить пальцами Эллен Карвер по ключицам Эллен Карвер.

Часть III. «Американский запад»: Тени легенд

Глава 1

— Святое дерьмо! — воскликнул Стив. — Это же надо!

— Клево, — поддержала его Синтия, а потом оглянулась, чтобы посмотреть, не обидела ли она старика. Но Биллингсли куда-то подевался.

— Юная леди, — повернулся к ней Джонни, — клево — это из молодежного жаргона, который придумывается каждым новым поколением лишь затем, чтобы как-то выделиться. Так что на самом деле ничего клевого здесь нет. Просто мило.

— Клево, — улыбаясь повторила Синтия.

Как догадался Джонни, «Американский Запад» построили в конце сороковых или в начале пятидесятых годов, после второй мировой войны, когда кинотеатры уже не напоминали монстров двадцатых и тридцатых и еще не превратились в многофункциональные комплексы, какими стали в шестидесятые. Биллингсли зажег несколько ламп вдоль экрана и в оркестровой яме, но этого хватило, чтобы осветить весь зал. Благо размерами он не поражал. Большинство сидений осталось на месте, хотя красный бархат выцвел, во многих местах порвался и покрылся плесенью. Во всю сцену тянулся экран, громадный белый прямоугольник сорок на двадцать футов, на котором в свое время Рок Хадсон обнимался с Дорис Дей, а Чарлтон Хестон состязался со Стефеном Бойдом.

Экран и оркестровую яму разделяла сцена, как предположил Джонни, архитектурное излишество, поскольку к тому времени, когда построили кинотеатр, водевиль уже умер. Так для чего же ее использовали? Наверное, для политических речей и выпускных школьных вечеров. Джонни легко мог представить себе, как к сидящим в зале с трибуны обращался кандидат на должность старшего золотаря Навозного округа. Но для чего бы ни служила эта сцена в прошлом, те, кто посещал вышеозначенные церемонии, не могли предположить, какая судьба будет уготована ей в настоящем.

Джонни огляделся, слишком уж долго отсутствовал Биллингсли, и увидел старика, идущего узким коридорчиком, что вел от туалетов. У старика там припасена бутылка, вот он и пошел промочить горло, ничего больше, подумал Джонни, но не почувствовал запаха спиртного в дыхании ветеринара, когда тот проходил мимо, а этот запах Джонни улавливал без труда, поскольку сам бросил пить.